Книга Машинерия портрета. Опыт зрителя, преподавателя и художника - Виктор Меламед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У человека не менее шестисот мышц, из них примерно четверть – мышцы шеи и головы, и около одной десятой – мимические мышцы. Лицо способно выражать множество эмоций, по нескольку за раз, но в бытовом языке есть названия только для самых тривиальных из них, и полагаться на него нельзя.
Лет в тринадцать меня постигла страшная творческая неудача. Я нарисовал иллюстрацию к рассказу Рэя Брэдбери «Ревун» – о доисторическом чудовище, которое поднимается из глубин океана на звуковой сигнал маяка, ожидая встретить последнего на планете собрата, и ревет ему в ответ: «В этом крике были миллионы лет воды и тумана. В нем было столько боли и одиночества, что я содрогнулся. Голос безысходности, непроглядной тьмы, холодной ночи, отверженности». Всё это я попытался передать через мимику и демонстрировал картинку всем знакомым, кажется, очень довольный результатом. Вся глубина провала открылась мне, когда одна дама, посмотрев на картинку, сказала: «Ой, грустненький».
В этой ситуации, как я сейчас понимаю, стоило вовсе отказаться от мимики, пусть бы зритель сам додумал, что чувствует герой, исходя из контекста. Но в портрете это не всегда возможно.
Примерно в том же возрасте я прочел «Похождения бравого солдата Швейка». В одном из эпизодов книги фигурирует капитан Адамичек: «В канцелярии он сидел с видом тихо помешанного и глядел в пространство, словно говорил: „Ешьте меня, мухи с комарами"». Это исчерпывающий портрет, и его сила – в контрасте между эмоцией героя и литературным стилем. Адамичек, как библейский Иов, стенает, призывая на свою голову казни египетские, посыпает голову пеплом – но всё это гипертрофированно вяло. Не знаю, насколько Гашек повлиял на то, что спустя тринадцать лет я серьезно занялся портретом, но класса с девятого формулировать для каждого встречного подобный message вошло у меня в привычку. Вот несколько примеров из моей коллекции:
– Любимый, я ничего не поняла!
– Ты что, сука, смешно пошутил?
– Жизнь – это большая река.
Работая над портретом, я пытаюсь придумать такую фразу для героя и использую ее как способ тонкой настройки собственной мимики, которую транслирую в изображение.
В литературе короткие описания мимики могут включать целые букеты эмоций. Подумайте, как вы изобразили бы такое:
Каролин едва взглянула на меня с видом христианского мученика, наслаждающегося мученичеством.
Старик с коричневым глупым лицом, на котором постоянно было такое выражение, как будто он хотел объяснить кому-то что-то такое чего еще и сам никак не мог понять.
…и она улыбнулась так, будто я рассказывал смешной, но уже знакомый анекдот.
Но секретарь пустил сквозь губы густой «гм» и показал на лице своем ту равнодушную и дья вольски двусмысленную мину, которую принимает один только сатана, когда видит у ног своих прибегающую к нему жертву.
Ты смотришь на меня глазами начинающего портретиста.
…на лице у тонкого было написано столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что тайного советника стошнило.
И классическое:
Безусловный чемпион по описанию выражений лиц – Лев Николаевич Толстой. Вот избранные из «Войны и мира»:
На лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
…сердитое-беличье выражение красивого личика княгини…
…Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом-то всё дело».
…сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
Княжна, с своею несообразно-длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых.
…глядя на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия…
…с тем же выражением взволнованного удивления и преступности…
…выражение робкой и подлой улыбки…
…выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие…
На лице ее выступило строгое выражение затаенного высокого страдания души, тяготящейся телом.
Попробуйте воспроизвести эту мимику, сначала перед зеркалом. Начав рисовать, разделите процесс на два этапа: сперва полутоном изобразите силуэт героя, добиваясь максимально точного жеста, затем черным и белым добавьте ему мимики. Попробуйте проделать это в паре с коллегой, меняясь листами после того, как силуэт готов. В работе над портретом важно изолировать эти стадии, не забегать вперед и не рисовать мимику до того, как сложится силуэт в целом.
Портрет – это анекдот
У любого изображения есть как минимум две стороны: повествовательная/литературная/пересказываемая и абстрактная/пластическая/непересказываемая. Это не две стороны одной медали, а, скорее, два больших пересекающихся круга вопросов. Многие аспекты графики нельзя однозначно отнести туда или сюда – например, освещение одновременно формирует тональную механику листа и сообщает нам о погоде, времени дня, устройстве интерьера. Но в анализе изображения хорошо помогает попеременный фокус на одном и другом аспекте. Их взаимодействие – само по себе важный аспект графической механики. Традиционная школа предполагает гармонию между литературным и визуальным решениями, оставляя иллюстрации подбирать сюжет с поверхности иллюстрируемого текста. Это скучно! Конфликт между повествованием и абстракцией – отдельное поле для эффектной игры.
Повествование в портрете – это сам человек и все его доступные взгляду свойства, всё, о чем шла речь выше. Но просто рассказать о человеке мало. Портрет – это эпиграмма, стихотворение о герое на языке графики. Как и стихотворение, портрет обладает специфической ритмикой, легко запоминается, открыт разным интерпретациям и иносказаниям. Те портреты, которые можно считать подлинной поэзией, не дают читать себя автоматически, затрудняют работу читателя/зрителя. Как и портрет, эпиграмма начинается с лица героя, заранее известного читателю, и далее искажает, обогащает его; как и портрет, она преподносит нам только те черты, которые автор считает важными.
